Когда труд — радость. Иисус Христос – Учитель: Христианское отношение к труду

Труд – 1) сознательная, целесообразная деятельность, направленная на улучшение условий жизни, физическое или духовное самосовершенствование; 2) какая-либо деятельность, работа вообще; 3) усилие, направленное на достижение определенного (желаемого, предполагаемого, искомого, требуемого, заданного) результата; 4) итог, последствие, результат какой-либо работы.

Труд служит средством пропитания и материального обеспечения, милостыни, реализации творческих способностей человека, лекарством от лени и уныния, воспитателем в добродетелях.

Трудолю́бие – добродетель, любовь к труду, желание старательно и добросовестно трудиться во благо себе и ближнему.

«Возлюби труд: он, в соединении с постом, молитвой и бдением, освободит тебя от всех скверн. Телесный труд доставляет сердцу чистоту; чистота сердца служит причиной того, что душа приносит плод», - говорил преподобный Антоний Великий.

Святитель Феофан Затворник писал, что нужно каждое дело воспринимать, как данное Богом, тогда уйдут суетливость, многозаботливость и нерадение о делах домашних и общественных.

Благословение Божье на труд было дано прародителям ещё до того, как они согрешили: тогда, когда они пребывали в состоянии счастья и жили в Раю.

Одним из первых трудовых заданий, порученных Богом Адаму, было дать имена всем животным (Быт.2:19); другим заданием было хранить и возделывать сад (Быт.2:15).

Кроме того, уже тогда Бог поставил перед человеком и более важную, можно сказать, стратегическую цель. Реализация этой масштабной задачи подразумевала необходимость усилий со стороны представителей множества поколений. Она касалась осуществления хозяйственной деятельности людей на земле, преображения царства природы: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими [и над зверями,] и над птицами небесными, [и над всяким скотом, и над всей землею,] и над всяким животным, пресмыкающимся по земле» (Быт.1:28).

Разумеется, призывая первозданного человеку к труду, Бог не имел в виду лишить его радости свободного творчества. Замыслом Божьим предполагалось, что труд, к которому был призван человек, будет ему в радость. Но главное, предусматривалось, что труд будет способствовать раскрытию творческого потенциала людей, служить средством для лучшего раскрытия в них черт образа Божьего.

Тяжким бременем труд стал для человека лишь тогда, когда тот, преступив Божью заповедь, отступил от Создателя и был изгнан из Рая. До грехопадения человек мог вдоволь пользоваться и наслаждаться плодами Райских растений. После же изгнания стал вынужден добывать себе пропитание ежедневным скорбным трудом, «в поте лица» (Быт.3:17-19).

Помимо того, что приобщившись ко злу, человек был поставлен в зависимость от обременительного труда ради обеспечения текущих жизненных нужд, труд стал необходимым условием и для борьбы с грехом.

Если первозданный Адам, для того, чтобы жить вне греха, не имел необходимости ни в борьбе со страстями, ни в борьбе с греховными помыслами, то все его потомки (исключение - Господь Иисус Христос) были обусловлены такой зависимостью.

В настоящее время труд тоже может быть в радость. Важно, чтобы он был направлен не на зло, но на добро.

Святые Отцы о труде:

Что ни делаешь, имей Бога перед очами твоими (прп. авва Исаия).

Не держи в сердце своем злобы ни на кого, иначе труды твои будут тщетны и суетны (прп. авва Исаия).

Некоторый человек имел двух рабов и послал их на поле жать пшеницу, приказав каждому сжать в один день по семи некоторых участков земли. Один из них употребил все свои силы на то, чтобы исполнить повеление господина его, однако же не мог вполне совершить сего дела: ибо оно превышало силы его, а другой предался праздности. Кто, говорил он сам с собою, в состоянии совершить такое дело в один день? И так пренебрегая повелением господина, хотя он тревожился и беспокоился сим, однако же провел весь день без дела, то предаваясь сну, то зевая, то вертясь на все стороны, как вертится дверь на своих крючьях. Когда же наступил вечер, они возвратились к господину. Он, узнав о труде прилежного слуги, похвалил его, хотя дело и не вполне им было совершено; другого же, как беспечного и ленивого презрителя, приказал жестоко наказать и выгнать из дома своего. Так и мы во всяком деле и скорбном подвиге не должны лениться, а трудиться рачительно по мере сил наших; и Бог, без сомнения, дарует нам наследие со святыми Своими (прп. авва Исаия).

Кто прибегает к Богу и просит Его помощи при всяком труде, тот найдет в нем покой (прп. авва Исаия).

Труд по Богу бывает помощником добродетели; праздность есть матерь пороков (прп. авва Исаия).

Телесные труды суть орудия добродетелей и спасительны для души (прп. Антоний Великий).

Кто в силах, тот должен работать и делиться с имеющими нужду. Ибо кто не хочет работать, тот не признается достойным и есть (свт. Василий Великий).

Хотя бы поручаемые тебе службы казались низкими, бойся злоупотребления, допуская превозношение и презрение, потому что за тобою надзирает Бог (свт. Василий Великий).

Не должно в праздности есть хлеб тому, кто способен работать, а занявшийся исполнением чего-либо во славу Христову должен принуждать себя к ревности в деле, по мере сил (свт. Василий Великий).

Приятна тебе праздность, но горек конец ее. Изнемогаешь работая, но возвеселишься впоследствии (прп. Ефрем Сирин).

Не бойся труда и не говори: «Не изнемочь бы мне», а представляй лучше в уме, что все святые страданиями благоугождали Богу (прп. Ефрем Сирин).

Всякое... дерево познается по своим плодам, и трудолюбивый человек виден с молодых его лет (прп. Ефрем Сирин).

Кто ненавидит труд, тот будет человеком негодным (прп. Ефрем Сирин).

Вот признак христианства: сколько ни потрудишься, сколько ни совершишь праведных дел, оставаться в той мысли, будто бы ничего тобою не сделано; постясь, говорить: «я не постился»; молясь: «не молился»; пребывая в молитве: «не пребывал, полагаю только начало подвигам и трудам». Хотя бы и праведен был ты перед Богом, должен говорить: «я не праведник, не тружусь, а каждый день начинаю только». Но должно также христианину всякий день иметь упование, радость и чаяние будущего Царства и избавления, и говорить: «если не избавлен я сегодня, буду избавлен на утро». Насаждающий у себя виноградник, прежде нежели приступить к труду, имеет в себе радость и надежду, и когда вина еще нет, живо представляет в уме точило, вычисляет доходы, и в таких мыслях принимается за труд; надежда и ожидание заставляют его трудиться усердно, и делает он пока большие издержки в доме. А подобным образом домостроитель и земледелец сперва расточают много своей собственности, в надежде на будущую прибыль. Так и здесь, если не будет у человека перед очами радости и надежды, что приимет избавление и жизнь, то не возможет стерпеть скорбей и принять на себя бремя и шествие тесным путем. А сопровождающие его надежда и радость делают, что он трудится, терпит скорби, и принимает на себя бремя, и идет тесным путем (прп. Макарий Египетский).

Не будем охуждать труд, не будем пренебрегать работою; потому что от них мы получаем, еще прежде Царствия Небесного, величайшую награду - сопровождающее их удовольствие... но что еще важнее удовольствия - самое цветущее здоровье (свт. Иоанн Златоуст).

Бог наложил на человека груд не в наказание и мучение, но для вразумления и научения его (свт. Иоанн Златоуст).

Хотя наказанием и мучением кажутся слова: в поте лица твоего снеси хлеб твой (Быт. 3, 19), но на самом деле они - некоторое внушение, и вразумление, и врачевство против ран, происшедших от греха (свт. Иоанн Златоуст).

Что узда для коня, то работа для нашей природы (свт. Иоанн Златоуст).

Для того нам и даны руки, чтобы мы и себе помогали, и увечным по телу доставляли, по возможности, все необходимое из нашего имущества... (свт. Иоанн Златоуст).

Через занятие работой мы и дурные помыслы легко исторгнем из души, и будем помогать нуждающимся, и не станем беспокоить двери других, и исполним закон Христов, который говорит: блаженнее есть паче даяти, нежели приимати (Деян. 20, 35) (свт. Иоанн Златоуст).

Не о трудности только дела помышляй... но прежде всего рассуждай с самим собою о том, какой можешь ты удостоиться чести, и мысль об этой чести сделает для тебя легким тяжкое и трудное (свт. Иоанн Златоуст).

Жизнь наша сопряжена с трудами, так как без трудов мы обыкновенно развращаемся. Природа наша не может бездействовать, а иначе легко преклоняется ко злу (свт. Иоанн Златоуст).

В поте лица добывается вещественный хлеб: при усиленном труде, душевном и телесном, насевается хлеб небесный, доставляющий Вечную Жизнь в сердце человеческое... (свт. Игнатий Брянчанинов).

Надо прежде труды и поты подъять, потом уже начнут показываться плоды. Но условие неотложное - не жалеть себя (свт. Феофан Вышенский).

Труд с терпением без саможаления все преодолевает... (свт. Феофан Вышенский).

Ни одного еще человека не было, который бы без трудов, тревог и смущений крутых достиг Царствия Божия (свт. Феофан Вышенский).

Бог любит тружеников, только бы они смиренны были и о себе много не думали (свт. Феофан Вышенский).

Труд имеет принципиальное значение для социальной жизни человека. Ведь большая часть человеческой жизни тратится на труд. А потому это естественно, что правильное воззрение на него и его осуществление особенно интересует христианина.

Однако чтобы правильно взглянуть на труд и понять особую важность христианского представления о нем, необходимо совершить краткий экскурс в дохристианскую историю мира. В частности, необходимо взглянуть, как смотрели на труд в языческом мире и как в ветхозаветном, который готовил явление Церкви Христовой.

Языческий мир, в котором распространилось христианство, в целом не был положительно настроен по отношению к труду. В древнегреческом языке синонимом труда было страдание. Так подчеркивается его болезненный и принудительный характер. А потому считалось, что труд подходит лишь для рабов, а не для свободных граждан. И как слова, и как понятия работа и рабство непосредственно связаны друг с другом. Работа полагается рабам. Работа же является и основным признаком рабства. Аналогичная связь и между понятиями πόνος (труд, мучение, страдание - прим. пер.) и μόχθος (тяжелый труд, страдание, мука - прим. пер.) и соответствующими определениями πονηρός (дурной, скверный, бесчестный - прим. пер.) и μοχθηρός (жалкий, негодный, порочный - прим. пер.). Πόνος (страдание) это прежде всего труд. Да и μόχθος это труд или тяжелый труд. Человек, занятый трудом, и, особенно тяжелым физическим трудом, это «πονηρός» и «μοχθηρός» (т.е. дурной, жалкий, порочный - прим. пер.). Эти определения до сих пор имеют отрицательный смысл (в новогреч. яз. - прим. пер.). Даже так называемые «демиурги» (ремесленники, мастеровые - прим. пер.), то есть те, кто работали на дем, а не на себя, не пользовались в древнегреческом обществе особенным почетом.

И то положительное восприятие, которое, как видим, культивируется в демократической Греции, равно, как и отдельные голоса, осуждавшие лень и восхвалявшие труд, были не в силах изменить общее отрицательное к нему отношение. Труд связывается с принуждением. Свободные и власть имущие заставляют рабов и неимущих трудиться ради удовлетворения своих потребностей и реализации своих стремлений.

Подобные воззрения на труд бытовали и в римском мире. За исключением земледелия и военного искусства, необходимых для римлян, всякий ручной труд считался уделом рабов. «Купцы и наемники принципиально не допускались к управлению государством. Достойными свободного человека считались лишь те профессии, которые не ставили в качестве цели зарабатывание денег. Достойными уважения считались врачи, архитекторы и учителя, которые получали не жалование, а вознаграждение».

В отличие от языческого мира, Ветхий Завет смотрит на труд положительно. Сам Бог является Творцом мира. Одна из заповедей Десятисловия рекомендует труд и одновременно устанавливает один день в неделю в качестве выходного. Часто в Ветхом Завете восхваляется труд и порицается леность. Трудом человек подражает Богу и участвует в его творчестве. Конечно, труд связан со страданием. Но тяжелый труд появляется после отступничества от Бога. Труд в раю сладости после грехопадения превращается в изнуряющую борьбу за выживание.

Как послание любви, Евангелие поставляет труд в перспективу любви. Забота Бога о человека - это постоянный труд. Отец мой доныне делает (букв. трудится - прим. пер.), —говорит Христос, — и я делаю. Христос даже работает плотником. И к христианам обращен призыв работать «не ради пищи тленной, но пищи, пребывающей в жизнь вечную». Таким образом, труд поставляется в зависимость от цели существования человека, которой является его совершенствование в любви по образу Бога любви. Гневно осуждая фессалоникийских бездельников, которые не работали, но наблюдали за другими, Апостол Павел пишет: Кто не работает, тот да не ест. Сам он, как нам известно, по профессии был изготовителем палаток и обслуживал не только свои потребности, но и потребности своих спутников: «Нуждам моим и [нуждам] бывших при мне послужили руки мои сии». Он особо увещевает христиан трудиться честно своими руками, чтобы быть в состоянии помочь нуждающимся. Точно такой же дух мы обнаруживаем и в послеапостольских христианских общинах.

Как это и было естественно, языческое общество с трудом могло принять христианскую точку зрения. Известный философ и противник христианства Цельс в конце второго века иронизировал над проповедниками христианства, за то что те обращаются к простым людям и ремесленникам. Да и вообще языческая интеллигенция презирала труд и ремесленников. Христиане же напротив, почитали не только труд и трудящихся, но и презираемых рабов, называя их братьями.

Конечно, не человек существует ради труда, но труд ради человека. Адам, пишет Афанасий Великий, был создан не для того, чтобы трудиться, но, в первую очередь, для того, чтобы быть человеком, а потом уже он получил заповедь трудиться. Так труд, не будучи причиной существования человека, составляет основную функцию его жизни и способствует почтительному к нему отношению. Леность есть повод для греха. Как для любого человека ежедневно необходима пища, так ему необходим и посильный труд.

Ценность труда подчеркивало и монашество. Показательно, что необходимым трудиться с самого начала считали христианские отшельники, а затем и монахи в скитах и общежительных монастырях. В то время, как на Востоке труд оставался подчиненным аскезе и молитве, на Западе он постепенно был помещен подле молитвы и выдвинулся, благодаря принципу «ora et labora» (молись и трудись).

По замечанию Василия Великого, труд не должен быть направлен на стяжание богатства, но на упражнение в любви. Кто может трудиться, должен помогать нуждающимся. Кто же не хочет трудиться, не достоин даже и пропитания. Целью труда должно быть не наше эго, но ближний. Труд не должен быть удовлетворением личных потребностей, но исполнением заповеди о любви: удовлетворение потребностей нуждающихся: «Целью же каждого в труде должно быть служение нуждающимся, а не своим собственным потребностям». Тот, кто заботится о самом себе, взращивает себялюбие. Тот, кто заботится об исполнении заповеди о любви, являет свой христолюбивый и братолюбивый настрой. Итак, когда человек трудится для ближнего, то он, с одной стороны, избегает страсти себялюбия, а с другой, откликается на заповедь о братолюбии, которую благословил дать Христос, говоря: «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».

Эгоизм и братолюбие составляют два различных полюса, которые соответственно и определяют все поведение человека. Эгоизм заставляет человека избирать для себя в качестве цели жизни и поведения собственное эго. Альтруизм открывает человека его ближнему. Эгоист не в состоянии полюбить. Альтруист это человек любви. Эгоизм и альтруизм не ограничиваются отдельными моментами или проявлениями со стороны человека, но ими пропитана вся его жизнь. А потому особое значением имеет тот факт, каким из этих двух полюсов будет руководствоваться человек.

Каждому естественно любить самого себя. А потому эгоизм или себялюбие считается само собой разумеющимся. Однако эгоизм приводит к противоречию по отношению к ближнему. Так он сталкивается с альтруизмом. Как и с другой стороны, альтруизм отодвигает на задний план личную выгоду. Так он сталкивается с эгоизмом. А поскольку человеку трудно отодвинуть свою выгоду на задний план, он обычно приносит альтруизм в жертву на алтарь эгоизма.

В частности, в сфере труда эгоизм проявляется в стремлении к личной выгоде. Выгода является основным мотивом. Без нее на человека нападает лень. В Церкви желание выгоды не осуждается, но переносится на другой уровень. На уровень, установленный Христом: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут». Сокровище для неба собирается не на небе, а на земле. И труд ради него связан с ежедневным трудом или профессиональной деятельностью человека. Вед труд охватывает значительную часть человеческой жизни. И дух, которым руководствуется человек в процессе труда, является выражением и отпечатком всей его личности.

Когда человек ограничивается временным, когда весь его интерес сосредоточен на удовлетворении чувств, а цель - личная выгода, тогда, естественно, что и труд он подчиняет необходимости удовлетворения своих действительных или воображаемых потребностей. В отношениях с ближним господствует утилитарный подход. Он считается полезным в той степени, в какой удовлетворяет наши корыстные интересы. Ближний уже не воспринимается таким, как он есть. Намного более он не является целью труда. И так христианское учение представляется утопическим.

Кто ставит целью труда - обслуживание других? Кто отодвигает на задний план свои потребности, чтобы удовлетворить нужды ближнего? Только в монастырях или благотворительных учреждениях могут найтись такие люди. В сфере же наших ежедневных отношений эти люди, скорее всего, не существуют. Но они и есть настоящие христиане. Честно зарабатывать на хлеб является элементарным долгом человека. В независимости от того, что в наши дни и это скоро превратиться в редкую добродетель. Но для того, кто желает совершенства, есть более высокая цель: «Стремящемуся к совершенству необходимо трудиться денно и нощно, чтобы иметь, что уделить тому, кто испытывает нужду».

Но что же происходит с таким человеком? Разве он не любит самого себя, а только других? Разве он не трудится ради самого себя, а лишь для других? Разве он не удовлетворяет свои нужды, а только потребности других? Святитель Иоанн Златоуст говорит: «Посему не ищи своего, дабы тебе найти свое; ибо кто ищет своего, тот не находит своего. Поэтому и Павел говорит: никтоже своего си да ищет, но еже ближнего. Польза каждого заключается в пользе ближнего, и польза ближнего в его пользе».

Трудящийся для ближнего, трудится подлинно для самого себя. Помогающий ближнему, помогает поистине самому себе. Действительно любящий ближнего, любит в действительности самого себя. Подлинная любовь к себе самим, эгоизм в хорошем смысле, проходит через любовь к ближнему. Когда некто живет, преодолевая собственную биологическую индивидуальность, такой живет истинно. И только когда он находит свою пользу в пользе ближнего, тогда только он и обретает свою подлинную пользу.

Наивная интерпретация христианского учения может привести к мнению, что христианство безразлично по отношению к социальной справедливости или даже, что оно призывает своих последователей становиться жертвами эксплуатации. Такое мнение может иметь опору в примерах из жизни святых Церкви. Потому что святые мужественно претерпевали несправедливость по отношению к себе. И принимали эту несправедливость из любви, которая умеет быть снисходительной к ближнему. Но они никогда не терпели несправедливость по отношению к ближнему. Они не оставались безучастными к притеснениям и эксплуатации других и особенно бедных и слабых. А вели они себя так, потому что помимо снисходительности, проистекающей из любви, они обладали мужеством, исходившим тоже от любви. Когда молчат и не вступаются за обиженного, то показывают трусость. Но когда тот, кого обижают, терпит, то выказывает снисхождение.

Критика отцами Церкви социальной несправедливости и эксплуатации бедных обращена ко всем. Воры и жулики, как говорит святитель Василий Великий, то не только те, кто крадут кошельки и снимают с людей одежду, но и те, кто, занимая военные, муниципальные и государственные должности, тайно или явно злоупотребляют ими. И святитель Григорий Палама, резко критикуя несправедливость и эксплуатацию, замечает: «Мы докатились до того, что не занимаемся ничем иным, как подкупаем друг друга и вредим тем, кто ниже нас…Власть имущие, мы все больше увеличиваем гнет слабых, взыскивая более тяжелые налоги с трудящихся. Кто из воинов довольствуется своим жалованием? Кто из начальствующих не положил глаз на хищения? Те, кто кормят собак и питают свиней, как дикие вепри и кровожадные псы, пожирают средства беззащитных. Потому-то бедные и возвышают глас их против всех вас, власть имущих, против вас, кто им последует, против вас, кто ополчается, против вас, которых те обслуживают, потому что не могут они терпеть жестокое и бесчеловечное к себе отношение сборщиков налогов и постоянные насилие и обиды, проистекающие от вас, сильнейших их».

Отцы Церкви обличали и резко с дерзновением критиковали социальную несправедливость и эксплуатацию, сами в то же время мужественно претерпевая наносимые им обиды. Они возлюбили других, а потому продолжают оставаться живыми. А мир в это время обычно прячется в эгоизме, как в крепости, и ограничивает себя в корыстных интересах, потому что не имеет смелости полюбить. А любовь это смелость. Это смелость, которая делает человека достойным и цельным. Это смелость, несущая рай в общество. Но эта смелость не может существовать подвешенной в воздухе. Ей необходима точка опоры. И эта опора - вера. Святые Церкви имели смелость любить и предлагали вселенной драгоценные плоды любви, потому что уверовали в Бога, по любви ставшего человеком, для того, чтобы приблизиться к каждому человеку под видом ближнего.

Для того чтобы полюбить Бога, нужно полюбить ближнего. Любя ближнего, человек исполняет заповедь о любви к Богу. Любовь побеждает эгоизм и уничтожает корысть, потому что отстраняет смерть и открывает полноту жизни: «Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти». Альтруизм есть участие в воскресение. А отсутствие его есть преддверие смерти.

Конечно, нельзя в одно мгновение перейти от эгоизма к альтруизму. Но можно сориентировать свою жизнь и цели в этом направлении. Ведь естественный эгоизм человека представляет собой основную меру для развития альтруизма. Заповедь любви призывает человека возлюбить ближнего «как самого себя». Нельзя возлюбить ближнего, если до этого не полюбил себя. Но нужно полюбить себя правильно, чтобы возлюбить правильно и ближнего. Нужно трудиться, чтобы правильно удовлетворять свои потребности, чтобы удовлетворять правильно и потребности других.

Но помимо этой любви есть и любовь, которая заставляет забыть собственное эго ради ближнего. Есть любовь, которая простирается до жертвы по образу Христа и святых. Руководствуясь такой любовью, целью труда становится ближний. Не сбрасываются со счетов и факты повседневной жизни. Также не остаются без внимания и препятствия и трудности верующих, живущих в миру. Но истина любви представляется во всей своей цельности, чтобы каждый по силам и по произволению узнал о ней и откликнулся на нее. Выступает вершина. Не потому, что все могут взойти на нее, но потому что все могут на нее ориентироваться.

Этим библейским и отеческим духом запечатлена вся греческая православная традиция. Несмотря на мелочности и разногласия, слабости и неустроенность, греческий дух питал уважение к бескорыстию. В этом можно убедиться из греческой истории. Его видно в греческом чувстве собственного достоинства. Сохраняется оно и в православном общежительном монастыре. Но с другой стороны, дух эгоизма и эгоцентризма немало повлиял на частную и общественную жизнь. Этот дух, который был узаконен на Западе после эпохи Возрождения и господствовал в современном мире, склонен превратить общества в суммы отдельных разобщенных людей.

Как заметил один из великих теоретиков новейшей западной экономики, «мы ожидаем получить свой обед не в силу доброты мясника, пивовара или хлебопека, но в силу их заинтересованности в собственной выгоде. Мы не взываем к их человечности, но к их эгоизму. Также мы никогда не говорим им о наших потребностях, но об их собственных интересах» (Адам Смит). Однако все мы знаем, насколько это важно, когда, помимо выгоды, у людей, с которыми мы ведем дело, присутствует и доброта. Когда мы можем взывать не только к их эгоизму, но и к их человечности. Когда мы можем говорить с ними не только об их выгоде, но и о наших потребностях.

Наше время отличается от времени Нового Завета и великих Отцов. Структура экономической и общественной жизни, средства и способы производства и потребления подверглись радикальным изменениями. Кроме того, Отцы высказывали свою позицию о смысле и цели труда, имея в виду, прежде всего, монашеский образ жизни. А это означает, что нельзя безрассудно переносить из той эпохи в нашу методы и схемы общественной и экономической жизни. Но вместе с тем и, помимо того, есть еще и дух, который направляет общественную жизнь и пронизывает труд и его социальную цель: это дух любви и бескорыстия. И этот дух сегодня не менее необходим и не менее актуален.

На первый взгляд, да. В Раю Адам и Ева трудятся, хотя это особенный труд, не связанный с негативными переживаниями. «И взял Господь Бог человека, которого создал, и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его» (Быт. 2, 15). После грехопадения труд становится уже чем-то вроде воспитательного средства: паши в поте лица и, как говорится, почувствуй разницу…

Даром человеку теперь ничего не даётся. Всё, что доставляет телу питание, тепло и уют, добывается напряжённым усилием. С течением времени зарождается культура труда, поэтика труда. Труд из проклятья и тяжкой ноши получает значение положительной ценности, ибо ему человек обязан выживанием.

“Сизифов труд”

Указывают на психолого-этическую ценность труда - «труд облагораживает». В условиях, когда у человека нет необходимости трудиться, его скоро затягивают апатия и лень. Пример этического парадокса являет «трудолюбие». Хорошо не просто – трудиться, хорошо и правильно – любить труд. Вот он, образ человека как нравственного существа, обретающего удовлетворение в самой драме жизни, в самопреодолении.

В философии стоиков и в христианских аскетических практиках труд – это духовное средство. Вместе с молитвой он очищает душу и возвышает к истине, к Богу. «Возлюби труд, - учил преподобный Антоний Великий, - он, в соединении с постом, молитвой и бдением, освободит тебя от всех скверн. Телесный труд доставляет сердцу чистоту; чистота сердца служит причиной того, что душа приносит плод».

Совсем иной образ мы находим в Новое время: труд как способ для человека доказать самодостаточность. В понятия о труде проникает порча, трудовой пафос перерастает в пафос утверждения своего «я», подчинения сил природы. В протестантской морали преуспеяния народы работают в интересах буржуазии, марксистская теория пускает огромные человеческие усилия в постройку идеологического колосса. Хорошо ли для христианина в данных условиях – много работать? Результаты работы отчуждены, падают в копилку отнюдь не богоугодного свойства. Прообраз этого уже был в истории: строительство Вавилонской башни.

Правильно ли много работать сегодня, во времена, когда мы уже не изобретаем perpetuum mobile и не возводим корчагинского светлого завтра? Работа – новое “наше всё”, принцип наиболее простой и удобной организации во времени и пространстве. Удобной, но для кого и зачем?

Ежедневно, в течение длительного времени в моем дворе бабушка прогуливалась с внучкой. Ребеночек был совсем ещё крохой. Мама, знакомая мне молодая особа, появлялась редко. “Работает, нагрузка большая”, – поясняла бабуля и как бы сочувственно вздыхала. За этим следовали сетования на дороговизну жизни, рассказы о хорошем месте бухгалтера в фирме и способностях дочери, из-за которых её ценит начальство.

С течением времени, пока малышка вставала на ноги и училась произносить фразы, в окнах квартиры засверкал пластик, а из мебельного фургона грузчики вынули и подняли наверх кухонный гарнитур и бытовую технику. Бабушка переменилась. На прогулках она выглядела экспертом, говорила чинно и в нос, как бы поневоле снисходя к коллегам по выгулочному цеху.

– Что-то тебя не видно, – бросил я однажды пробегающей мимо бухгалтерше, – прелестная у тебя дочка растет.

– Да, – отвечала она, – работы невпроворот, сижу вечерами.

– А чего делаешь? Коммунизм строишь? – подтрунил я.

– Нет, – рассмеялась она, не проникая впрочем в иронию, – Сейчас годовой отчет, а перед этим налоговая. В общем, голова идет кругом…

Эта сценка не идёт из моей памяти, когда я слышу о проблемах работы и заработка. В том числе и из уст людей православных. Моя мать, вероятно, перечеркнула себе жизнь, отказавшись идти на повышение и оставшись на скромной должности детсадовского воспитателя с 90 рублями. Зато на полдня…

Последнее – возможность проводить время дома – было аргументом и очень весомым. Подумать только, в наши дни это может вызвать ужас: половину времени в доме! Общение с детьми, уроки, домашние дела, уборка, готовка, посуда… Основное преимущество работы как раз в том, чтобы не приходилось думать ни о чём больше. Я на работе и – баста! Я делаю то же, что делают все остальные.

Думаете, отчего нам так сложно дается рождение детей? Откуда потом все проблемы со школой? А почему даже в морозный январь старые лыжи остаются задвинуты на глубину антресолей? И приходская жизнь отчего замирает с воскресным отпустом? Правильно. Все потому, что все упомянутые вещи крайне вредны и противопоказаны:

а) для работы;

б) для отдыха после нее.

Я не собираюсь преуменьшать ценность общественного труда и рисовать пасторали. Прекрасен порыв учёного и конструктора, исполнены благородства служения врача и учителя. Сам автор данных строк наверняка не сделал бы многого без профессионального увлечения, так что свеча в одиноком окне, бывает, не гаснет до утра. Однако, “работа” как феномен общественного сознания, как социологический маркер – это нечто особенное. Преимущественная самоидентификация по полу, профессии и служебному положению неоднократно отмечалась социологами. “Работа” есть центр и скрепа; место, через которое, как через символическую пуповину, современный человек прикрепляется к жизни, воспринимает действительность, обменивается с нею энергиями. “Работа” теснит дом, родных и друзей из числа жизненных приоритетов. От “работы” как от базовой категории современный человек исчисляет жизненные пропорции; вне отнесения себя к конкретной вакансии-должности он ощущает себя пораженным, дезориентированным, стоящим как бы вне существующего миропорядка.

На практике смещение акцентов выглядит так, что семья из провинции в поисках работы готова уехать в столицу, в перспективу, исполненную рисков, но не решает вопрос занятости на своей малой родине тем или иным способом, опираясь на обжитое место и налаженные связи. Нередки примеры, когда в семьях, не испытывающих материальных затруднений, женщина отправляется на работу, оправдывая это теми или другими причинами. Хотя настоящая причина проста: без работы не знаешь, что делать… У себя в доме, на своей территории наш современник оказывается неспособен как следует развернуться душой, ощутить себя в роли ответственного лица, творца и хозяина. Домашнюю роль не поставишь в один ряд со служебной. В доме я кто? Кухарка и поломойка? Забиватель гвоздей и сантехник? А там я – начальник отдела! Сравнения, как говорится, излишни…

Чем же чревато подобное положение и почему нельзя удовлетвориться тем, каким образом в настоящий момент решаются вопросы о заработке и занятости?

Первое неприемлемое – это, конечно, “самоидентификация через работу”. Печально видеть, когда мирская табель о рангах переносится и на церковную реальность. Волей-неволей мы привыкаем к тому, что человек, приезжающий к храму на дорогой автомашине, считается более благополучным и состоявшимся, нежели многие. Волей-неволей в компании собратьев мы опускаем разговоры о вере и предпочитаем мирские темы, в которых важнейшую роль играют работа и приобретения.

Второе , что должно настораживать, касается роли “работы” как универсального заменителя остальных типов активности – активности церковной, духовно-аскетической, познавательной (интересует лишь то, что относится к специальным профессиональным типам знаний), педагогической (нет желания заниматься воспитанием и вообще уделять время детям), домостроительной, общенческой, мастеровой, помогающей (не хочется овладевать навыками, принимать участие в типах деятельности и поручениях вне рабочего «функционала»). Редко, когда человек думает о служении и деле жизни. Почувствовав вкус к карьере, православные, увы, перестали искать особых путей, а стали просто «ходить на работу», довольствуясь общим ощущением занятости и материальных возможностей.

Для Церкви было бы странно возражать против стремления к большему благополучию. В каждом примере замучишься объяснять: чем вредна для души замена изношенных “Жигулей” на новенькую иномарку. Пожалуй, в смене “Жигулей” нет ничего предосудительного, когда перед нами стоит четкое представление о христианской жизни, а жизнь в семье, церковной общине наполнена, развернута в разнообразных активности и взаимосвязях. Не возникает двух мнений, что считать главным, а что вспомогательным, второстепенным. Но поскольку образ христианской жизни размыт, а давление мира нарастает, стремление к заработку и приобретениям означает секуляризацию и откат к массовому мировосприятию.

Сумеем ли мы выйти из замкнутого круга заработка-потребления, придать слову «труд» внеэкономический смысл? Сумеет ли православная община отстоять собственное видение жизни, сохранить необщее выражение лица? Бесплодный сизифов труд по общему стереотипу, ради статусности, развлечения или утоления подступающего потребительского стресса вряд ли отвечает христианским принципам. Много трудиться для христианина – хорошо, но пусть труд этот будет многообразен. Ведь трудиться необходимо не только на рабочем месте, но и в семье, на приходе, в дружеских отношениях. Да и работа над собой – также труд и немалый.

Добродетель трудолюбия сегодня мало кому понятна. За трудолюбие принимается добровольный особо интенсивный или длительный труд. Кажется, много трудится человек, значит, он трудолюбив. Но это не всегда так. Трудолюбие — это не просто умение себя заставить трудиться, а свойство души получать от труда радость. Радоваться преодолению себя, преодолению разных препятствий, радоваться достигнутому результату. Не шумной, взрывной радостью: Ура! У нас все получилось! Вспышки трудолюбия бывают даже у лентяев. А тихой и ровной радостью душевного покоя.

Мир полюбил праздность. Свободное от труда время стало мерилом счастья. А между тем и в пору блаженства, когда Адам пребывал с Богом, и грех еще был ему не ведом, он должен был трудиться. Человек не создан праздным. Господь поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его (Быт. 2,15). Мы не можем сказать, что стоит за словами возделывать и хранить, но это — труд, хотя и не тот изнурительный, как говорит святитель Феофан Затворник, «труд — общая для всех епитимия, в Адаме на всех наложенная: В поте лица твоего будешь есть хлеб (Быт. 3,19)». Однако и наш обязательный повседневный труд содержит в себе частицу блаженства, когда совершается без ропота в послушание Божьей заповеди.

Христиане всегда личный труд почитали священным делом, и никто не был освобожден от него. И раб, и царь трудились. Праздность называли рассадником страстей и всячески ее избегали. Ибо праздность научила многому худому (Сир. 33,28). Избегали не полной праздности, а даже самой краткой. Еще в прошлом веке в семейных домах можно было увидеть самими домочадцами выполненные салфетки домашней работы, рамки под картины или фотографии, самодельные подсвечники, резные полочки. Рукоделие в свободное от работы время было принято не только как возможность создать домашний уют или возможность реализовать художественные наклонности, но и как защита от праздности. Не только у нас в России, христианская Европа так же не жаловала безделье, чиновник дома мог переплетать книги, точил табакерки, лавочник плел бисером, устраивал домашнюю оранжерею.

«Я не умею понять, как можно быть без какого-либо дела. Либо голова работает, либо руки», — писал святитель Феофан Затворник своей духовной дочери. Сам святитель в свободное время, дабы прогнать послеобеденную сонливость, занимался переплетным делом. Преподобный Серафим Саровский, когда уже оставил свой огород, не позволяя себе безделья, перекладывал из угла в угол поленницу. О монахине Евфросинии (Хрульковой), почитаемой в нашей местности, рассказывали, что в последние недели перед смертью, по просьбе ее выносили в огород, где она, лежа у грядки, пальчиками рыхлила землю, пыталась полоть. Уже находясь на смертном одре, совсем тихим голосом просила: «Подайте мне мою работу». Ей подавали «работу» — льняное полотенце, из которого матушка выдергивала нитки, осыпая край. Помню трех пожилых женщин, которые то и дело придумывали для своей старенькой мамы какую-нибудь заботу — купить заварочный чайник в цветочек, или какие-нибудь блюдца с голубой каемкой, лишь бы она не оставалась праздной. В этом состоянии старушка становилась раздражительной. Для этих людей, как и для многих других, труд — жизненная необходимость, даже если материальный результат его ничтожен или вовсе отсутствует.

Когда-то советским школьникам внушали якобы научную истину, что труд из обезьяны сделал человека. Казалось бы, дичайшая нелепость, но в основе ее лежит вовсе не горячечный бред, а вывернутый наизнанку многотысячелетний опыт: труд не позволяет человеку оскотиниться. Труд не дает нашей душе слишком сближаться с телом, препятствует душе вдаваться в телесное, истомляет тело. Причем не только труд физический, но и всякий другой.

Апостольская заповедь о труде — если кто не хочет трудиться, тот и не ешь (2 Фес. 3,10) — обращена и к бедному и к богатому. Если бедный трудится по необходимости, то человек обеспеченный, не имеющий такой необходимости — ради заповеди, потому что иначе он будет есть свой хлеб с насилием совести, с грехом. «Христианин есть трудящийся, независимо от своего богатства или бедности», — говорит архиепископ Иоанн (Шаховской).

В христианских семьях трудолюбие прививали с младых ногтей. Учили всякий труд совершать перед Богом. Все, что вы делаете словом или делом, все делайте во имя Иисуса Христа (Кол. 3, 17). Во имя Иисуса Христа не станешь трудиться с ленцой или небрежно. И еще, то, что делается во имя Христа, делается с любовью. «Вся задача воспитания — заставить человека не только поступать хорошо, но и наслаждаться хорошим; не только работать, но и любить работу» (Джон Рескин).

Есть люди, которым свойственно любить всякую работу. Не только ту, что они сами выбрали, но и ту, что случилась. А когда человек трудится с любовью, то даже в самой простой или грязной работе есть место творчеству. Как-то мы убирали с территории храма мусор. Грузили его на два грузовика. В один грузовик двое рабочих кидали что под руку попало, и как попало. Другие два парня загружали свой грузовик иначе. Они рассортировали мусор на плоский и объемный, на крупный и мелкий, и потом заполнили кузов так, что туда поместилось втрое больше, чем в первый. Было заметно, что ребята, трудившиеся честно, устали меньше. Они смеялись, о чем-то болтали.

Человек трудолюбивый меньше зависит от внешних обстоятельств и имеет все для того, чтобы жить честно, не насилуя свою совесть. Его не страшит вынужденная перемена деятельности, не борет уныние от нескончаемого объема работы. Истинно свободен тот, кто трудолюбив, а не тот, кто свободен от работы. Помню двух мужиков, взявшихся починить и покрасить в храме окна. Пользуясь обстоятельствами, запросили они за свой труд немало. Работали неимоверно медленно, иной раз по два часа в день. Глядя, как они маются, спрашиваю: «Вы, наверное, не очень любите свою работу?» А в ответ удивленно: «Да кто ж работу любит?» Не какую-то определенную работу невозможно любить, а всякую! Сколько труда стоило им каждый раз переломить себя, чтобы опять взяться за инструмент, с какой ненавистью смотрели они на рамы... Труд преодоления ненависти к работе отнял у них сил гораздо более, чем сама работа.

Если спросить наших молодых и не очень молодых современников, чье виденье жизни им ближе — библейского автора, утверждавшего, что человек рождается на труд, как птица на летание, или Ивана Александровича Хлестакова, уверенного, что «на то и живешь, чтобы срывать цветы удовольствия» — то, боюсь, рейтинг последнего будет выше. А ведь честный, совершаемый с любовью труд сам в себе несет удовольствие. «Кто с вожделением берется за дело, тот любимое сие дело вменяет себе в наслаждение, в самом труде находя удовольствие и самое утомление ради возлюбленного им почитая воздаянием и преимущественною наградою. Легко и удобно все делаемое с любовию, хоть бы оно было и крайне затруднительно; потому что расположение к сему делающего скрадывает трудности и уравнивает негладкости для удобного исполнения. Усердие всегда препобеждает обременительность труда, став выше всех неудобств в деле, а сопровождающим оное удовольствием ослабляя трудности, так что труд делается более приятностию, нежели трудом, и мнимое неудобство доставляет радость» — сказал преподобный Нил.

На Бога надейся и сам не плошай — какая простая жизненная истина! В любом деле призывай на помощь Господа и трудись, всегда помня о своей личной ответственности перед Ним. Только так воспитывается и поддерживается трудолюбие. Только так труд становится истинно свободным, творческим и радостным.

Хитро создан человек. Нет в нем ничего локального, отдельного, обособленного, но все друг с другом связано, включено в цельное единство.

Механистическое мировоззрение Нового времени разбирает человека на запчасти и занимается каждой частью в отдельности: отдельно образование, отдельно здоровье, отдельно дела амурные и т.д. А вот седая древность знала иные подходы.

Было людям, давно и всюду, известно, что, например, здоровье зависит не столько от питания, сколько от мыслей и воспитания. Что почки болят у труса, а печень – у завистника.

Связана в любом обществе религия с экономикой, хотя многие в упор этого замечать не хотят.

Связана культура с . Короче, связано все со всем, и прослеживание этих тонких и сложных переплетений делает человека иногда испуганным, но со временем – рассудительным и осторожным.

Мне было и удивительно, и поразительно, и интересно узнать, что умственное развитие маленького человека напрямую зависит от мелкой моторики пальцев. То есть человечек будет неправильно, заторможено развиваться, медленно думать и плохо говорить, если пальчики его не будут вовремя научены застегивать пуговицы, лепить из пластилина, строить домики из кубиков.

Казалось бы, где пальцы? Где мозги? Где членораздельная речь? Что между ними общего? Но все переплетено и связано взаимной зависимостью.

Связь между руками и головой не прекращается и у взрослых. Монаху легче читать краткую молитву, перебирая четки. Работа пальцев – не каприз, а насущная необходимость. Монотонный труд часто может быть удобно соединен с молитвой, и человек может приспособить работу сердца и ума к чистке картошки или вскапыванию грядок. Любую беду легче пережить, трудясь. Это знали женщины, отправлявшие мужей на войну, терявшие сыновей. Не сойти с ума им помогал постоянный, часто нелегкий труд.

Можно вспомнить японцев, успокаивающих нервы перекатыванием в ладони гладких шариков. Можно вспомнить еще много кого… Но пора вернуться к кубикам, пуговицам и пластилину.

Наше время любит деньги, ценит мозги и пренебрегает потом и мускульными усилиями. Мускульные усилия «канонизированы» только в пространстве спортзала ради сексуальности и вечной молодости. В остальном, связь между физическим трудом и умственным развитием не прослеживается, не утверждается, не культивируется.

Юных дарований готовят к важным общественным ролям перекармливания их различными интеллектуальными продуктами. Лучшие учебные заведения, лучшие репетиторы, лучший подбор предметов и преподавателей. А у молодого поколения все равно все чаще в виде некоего родового признака наблюдается потухший взгляд, отвисшая нижняя челюсть, непомерные претензии к жизни и, одновременно, недетская усталость от нее. Плюс – заторможенная, бедная речь, достойная древнего каторжника, более смахивающая на арго по скудости словарного запаса.

Эти черты можно усмотреть и среди «мажоров», и среди простых. Эти черты «размазываются» по молодежи, поскольку дышат они, и дети бедных, и дети «припудренных», одним и тем же нездоровым воздухом современных господствующих идей.

Этот спертый мысленный воздух стоит разрядить и освежить молнией здравого смысла.

Вспышка! Ба-бах! Гром раскатов над головой. Присаживайтесь на корточки, слабонервные дети века 21-го, и креститесь от страха.

Гром прозвучал и в его раскатах явно звучит: «нужно трудиться!». Это и есть ионизирующие и освежающие слова. Нужно трудиться.

Трудиться нужно не потому, что труд . У нас нет желания воскрешать марксову догматику и энгельсовский метафизический бред. Более того, мы знаем, что труд бесконечный, труд рабский, унизительный и изнуряющий иногда способен совершить обратное чудо, «анти-чудо». Он способен превратить человека в животное. Причем, скорее в животное вьючное, забитое, а не в обезьяну.

Труд нужен для того, чтобы радоваться. , при всей чудесности своего светлого существования, не может опытно познать радость плотника, держащего в руках своими руками добротно сделанную вещь, например, журнальный столик. Между тем радости ангельские – восторг славословий, сладость молитвы – в некоторой мере людям доступны.

Да что говорить! Воплотившийся Господь держал в руках и долото, и рубанок. Одна эта мысль способна превратить работу в праздник. Итак, трудиться нужно, чтобы радоваться.

Вкуснее всего уха , сваренная из тобою же пойманной рыбы. Вкуснее всего помидор, сорванный с тобою вскопанной грядки. Меньше всего ты захочешь топтаться по клумбе, которую сам же разбил, или плевать на пол, который только что вымыл.

Труд дает радость и чувство ответственности. Адаму для того и была дана заповедь о возделывании сада, чтобы он, будучи царем, ощущал ответственность за свое царство.

В едином стадном порыве может только то животное, которое ничего не сделало своими руками.

Это животное виновато не полностью. Вместе с ним виноваты те, кто вскормил и его, и еще целые поколения людей либеральной кашкой, социальными подачками, песенками про то, как человек хорош в своем естественном виде. А ведь он не хорош. Он дик. В нем дремлет животное пострашнее обезьяны.

Это животное завистливо, агрессивно, жестоко, похотливо. У этого животного бесовское мировоззрение. Ему ничего, как бесу, не жалко, потому что оно, как бес, ничего не создавало.

Они и радоваться не умеют, те, которые ничего не сделали своими руками. Их радость, если и есть, то она бесовски мрачна и требует ночного клуба, оглушающей музыки, наркотических грез. Она бесовская, эта радость. Она есть ад, который временно представляется раем. Временно, то есть, до попадания туда навеки.

«Мой дар убог, и голос мой негромок», – писал Баратынский. Мне нравятся эти стихи. Мой собственный голос тоже негромок, и им я все же пытаюсь уже давно кричать о том, что мы, христианская цивилизация 21-го века, по многим пунктам скатились ниже многих язычников. Опознав свои болезни, нам нужно учиться у всех, буквально у всех, кто только умнее, смелее, трудолюбивее нас. Так, законы Солона лишали человека права требовать на старости от детей помощи, если этот человек не научил детей никакому ремеслу.

Слушайте, христиане, и не говорите, что вы не слышали. В древнем мире не давали пенсий. Стариков кормили дети, а если дети не были родителями приготовлены к жизни, то старики умирали голодной смертью, и это считалось справедливым.

Примерьте на себя этот античный пиджачок. Это полезно. Представьте, что ваша старость напрямую будет зависеть от плода вашего чрева. Ничему вами не наученный, ваш отпрыск никого, в том числе и вас, не накормит, никому не поможет. Он будет безрадостен и бесполезен. Он будет злобен, завистлив и жесток. И это не теория, которую еще предстоит доказать. Это – реальная жизнь миллионов людей, отравленных ложными идеалами.

Один человек сказал мне однажды, что самые главные предметы в школе – это труд, физкультура и литература. Есть в этих словах известное преувеличение, натяжка. Но есть в них и изрядная доля правды, вернее – указатель верного направления движения.

Двигаться нужно в сторону пользы и радости, в сторону усталости, смешанной со счастьем.

Двигаться нужно в сторону умножения полезных навыков, в сторону неприхотливости и довольства малым, в сторону труда умственного и труда физического.

Это нужно, чтобы не коптить небо, не есть хлеб даром, не воровать, но быть способным на помощь.

Это нужно, чтобы исполнить заповеди. Чтобы знать, что такое радость, в конце концов. Ведь улыбаться светлой улыбкой может только тот, кто умеет петь хорошие песни. А поется лучше всех тому, кто умеет трудиться, раз за разом со лба вытирая ладонью пот.

Человек хитро создан, и все в нем связано.